Вадим Шакун - Презентация с трупом[СИ]
— Знаешь, малыш, это несколько неверно сказано… — Ленка никогда бы не захотела мне зла. Если верить Варьке, даже после того, как я убил Ленкиного отца. Но, почему–то, во всех своих рассуждениях и я, и Варька напрочь не учитывали институт подружек. А ведь девочкам, иногда, так хочется поделиться с кем–то…
— Не бойся, больше никто не знает, — улыбнулась моя собеседница в очередной раз затянувшись сигаретным дымом. — Я ее лучшая подруга. А Лена еще долго будет на Кипре?
— До конца лета.
— Счастливая.
Несколько странно, конечно, говорить это о подруге, которая только что потеряла отца, но дети, есть дети.
— Тебе сколько лет?
— Пятнадцать, — улыбнулась она. — Можно, я с тобой останусь? А то тут есть один козел…
Она употребила более грубое слово. Но, если что–то и нравится мне у Стаута, так это выражение «слово это я повторять не буду, потому что, возможно, все что я написал будут читать леди». Или как–то так.
— Козел?
— У меня с ним было… Ну, это… Ты понимаешь? А мне больше не надо. Он пристает постоянно, говорит, что в школе всем расскажет. Мне пацаны тогда, вообще, прохода не дадут.
— Успокойся. Это кто? — проблему можно было бы решить без мордобоя. В конце концов, если это кто–то из юных рокеров, так с главным рокером города — Севкой, я знаком достаточно давно. Кому и готовить Галкину презентацию, как не Севке. И в городе его знают, и сам поэт и музыкант. В период подготовки знакомство только укрепилось — обсуждали, пили пиво и водку на бульваре… А если, кто–то из прессы или поэтов…
— Это Юра Хорьков.
Я сплюнул. Господи, ну почему в этой стране нельзя просто пойти и купить лицензию на отстрел всякой мрази?
— Держись рядом, малыш, — приказал я. — Если эта сука сунется… В общем, разберемся.
Я знал о чем говорил.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Юру Хорькова я не любил по двум причинам. Во–первых: он был поэтом. Во–вторых: моим бывшим коллегой.
Не поймите меня превратно, я не считаю себя образцом порядочности для всех представителей второй древнейшей профессии. И мне приходилось зарабатывать рекламой сомнительных финансовых фирм — помните все эти «МММ», «Хопры» и тому подобное. И мне приходилось зарабатывать на выборах, призывая граждан голосовать за таких кандидатов, что в другое время я бы им и руки не подал. Приходилось заниматься скрытой рекламой, получать всевозможные дотации от властей, якобы, на развитие прессы, а на самом деле — за собственную лояльность. Все это было, а многие мои друзья вынуждены заниматься этим и теперь. Что ж, такое нам досталось время — голодное и жестокое. Время, когда каждый зарабатывает чем может.
И все–таки, на общем фоне разношерстной массы бывших коллег попадаются экземпляры при виде которых меня воротит и я сразу же вспоминаю слова Льва Толстого о том, что журналистика гораздо хуже проституции, потому что, если проститутка вынуждена продавать свое тело, то журналист — душу. А в таком маленьком городе, как наш, неизбежно действует закон «естественного отбора наоборот». Кто талантливей и принципиальней рано или поздно перебирается в область, а то и в округ или находит себе поприще, гораздо более интересное, чем полунищее прозябание в карликовых местных редакциях. Зато люди бесталанные, вынужденные из–за собственной бездарности тем усердней заглядывать в рот начальству и лизать ему все что только лижется, мало–помалу занимают в этих редакциях ключевые посты.
В журналистику Юра Хорьков попал случайно, как, впрочем, и большинство нас, многогрешных. Работал в какой–то, еще совковой, конторке маленьким начальничком не то по комсомольской, не то по общественной линии. Был подсижен. Впрочем, пей Юра чуть меньше, да не выскакивай в пьяном виде из окон родного предприятия, может, и не подсидели бы? Это сейчас по части пьянства и баб — свобода, а тогда — чуть что — бумажка в партком.
В общем, оказавшись не удел, Хорьков сразу возненавидел советскую власть плюс электрификацию всей страны и стал демократом в душе. Правда, в КПСС на всякий случай вступил, потому что, как человек пописывавший стихи, решил снискать себе лавры на журналистском поприще и устроился в одну из местных многотиражек.
Из партии Хорьков ушел в эпоху карабкавшегося на танк Ельцина, вследствие чего считал себя стойким и последовательным демократом. Слова этого не стеснялся и до сих пор, хотя для большинства обывателей нашего городка, с зубовным скрежетом перенесших экономические коллизии последнего десятилетия — понятия «демократия» и «воровство» стали почти синонимами.
Звезда Юры Хорькова воспарила года два назад, когда в городе почти одновременно открылось едва ли не пять местных газет и Юре удалось одну из них возглавить. Повезло ему несказанно, потому что владелец издания толком и сам не знал, чего хочет. В местную политику владелец лезть не собирался, торговал себе лесом с заграницей, собственно, внутри города даже экономических интересов не имел. Такая вот получилась газета, для удовлетворения собственного тщеславия. И назвал свое издание учредитель не как–нибудь, а собственным отчеством — «Степаныч».
Газета раскупалась без энтузиазма: тираж в полторы тысячи оказался для нее пределом. Публиковала, в основном, перепечатки из всевозможных развлекательных журналов, да Юрины мудрствования о судьбах российской демократии. Не обходилось и без поэзии в которой Хорьков мнил себя авторитетом.
Хорьковское версификаторство мне не нравилось — терпеть не могу лживых стихов, сразу же возникает какое–то внутреннее чувство протеста. Вот стихи Галки Есиной, может быть, и наивны иногда, и бывают не слишком совершенны, а им всегда веришь.
За свою длительную журналистскую карьеру Юра Хорьков избивался неоднократно. Происходило это каждый раз по пьяни и очень часто по причине личной нескромности. Почти каждый раз, на следующий день после побития, серый с похмелья и украшенный свежим синяком Юра бегал по знакомым, возводя факт избиения в ранг политического покушения на демократа–журналиста.
Я лично, сцепился с Хорьком, раз или два. Работал тогда в «свободной» прессе, пил, естественно, не так, как сейчас, и озвереть ни с того ни с сего мог в считанные доли секунды. Второй раз нас вовремя растащили — розочкой разбитая пивная бутылка в моей правой руке едва не располосовала Юрину физиономию.
Чем он меня тогда достал не помню — года полтора уже прошло — может, написал какую–то брехню о «желтушке», где я работал? А может, когда Хорек выгнал из «Степаныча» пацана, заподозрившего его в том, что Юра ворует из редакционной кассы?
В общем, мое желание помочь незнакомой девчонке кажется мне вполне естественным. Тем более, Варька, похоже, увлеклась Шуркой и до конца презентации я, того и гляди, вынужден пребывать «без дамы».
— Это Люда Светловская. Она подруга Лены Багровой, — шепотом объяснил я Варьке, когда вместе со своей новой знакомой вернулся в зал, и в ответ на строгий вопросительный взгляд пояснил. — Ей пятнадцать.
Еще минуты через две Варька наклонилась к уху соседки:
— Вот видишь, он никогда не соскучится.
Мне оставалось только надеяться, что Люда этого не расслышала — на сцене, голосом, являвшимся чем–то средним между голосами Булдакова и Высоцкого, пел неизвестный мне юный бард. Оглядевшись по сторонам, я поискал Хорька. Тот сидел на предпоследнем ряду в окружении нескольких сотрудников своего карликового издания.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Официальная часть закончилась и приглашенные начали степенно выбредать из зала. Вокруг сидевшей все это время на сцене Галки еще толпились с целью получения автографа особо ретивые любители поэтического творчества. Не меньшее их количество сгрудилось и вокруг находившегося рядом Юрьича. Представители музыкально–поэтической «богемы», в рядах которой состояло, собственно, большинство друзей–приятелей Галки, потянулись к месту предстоящего банкета. Книжками виновница торжества их уже снабдила, к мэтру же почти все были вхожи в дом.
За исключением дверей ведущих на улицу, из зала, пол которого ступенями поднимался вверх по мере удаления от сцены, было еще несколько выходов. На уровне первого этажа — в фойе. На уровне второго, с дальнего от сцены торца, — на служебную лестницу.
— Туда, — кивнул я Варьке в сторону еще одной, ближайшей от нас, двери на уровне второго этажа. Эта выходила в достаточно просторный холл, где, как я знал от Галки и Севки, планировалось провести грядущую пьянку.
Холл второго этажа был просторен и светел, две его достаточно протяженные стены состояли из сплошного ряда окон. В центре высилось несколько квадратных по сечению колонн. Единственной мебелью являлась длинная стойка торчавшая на невысокой сценке, здесь же рядом чуть в сторонке высилась пара колонок, стоял усилитель и несколько прислоненных к стене электрогитар.
![Вадим Шакун - Город маленький[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
